Я знал, что уже не успею. Я знал, что опоздал. Я всё-всё знал. Через час произойдёт Выброс, и за этот час мне не выбраться из Зоны. Чёрт, и почему я так просто воспринимаю свою смерть? Почему не боюсь? Всегда думал, что буду очень боятся умереть, никогда не хотел знать точное время своей смерти.
Михаил шёл по совершенно пустой Зоне. Нигде ни мутанта, ни сталкера. Даже датчик не пищал; аномалии будто попрятались в преддверии бури. Только еле слышный ветер шевелил макушками высоких деревьев.
Что делать? Чтобы сделал человек в последний час своей жизни? Позвонил бы всем своим близким? Исполнил бы своё тайное желание? Например, вышел бы на улицу и убил кого-нибудь — какая
Михаил вдруг почувствовал себя богом. Он был совершенно один и мог делать всё что хотел, потому что всё равно ему уже нечего было терять.
Он подошёл к дереву и спустил в него рожок из АК. Затем второй, потом третий… Все спустил. Дерево стояло всё изрешеченное. Потом Михаил подошёл к оврагу и, со всей силы размахнувшись, забросил свой автомат подальше. Скинул рюкзак и стал бегать по поляне, орать. Орал громко, истошно. Потом упал на траву, задыхаясь от смеха, и, поднимая глаза к небу, жадно глотал воздух.
Михаил тяжело поднялся, облокачиваясь рукой о дерево, и думал, чего бы ещё учудить в свой последний час. Он подошёл к рюкзаку и стал выкидывать из него вещи — приборы, медикаменты, провиант. Стал всё это топтать ногами, в своём бессилии что либо изменить. Под его ногами всё превращалось в труху, а он всё топтал, топтал, разбрасывал оставшиеся части во все стороны, кидал их вверх, в деревья, об землю…
Господи, да что я хочу доказать? И кому? Что за чушь, чем я занимаюсь? В
Последнее слово Михаил уже вскричал. Ему было очень страшно. Он вдруг понял, что уже никогда-никогда не вернётся в этот мир, в этот чудесный мир. Он вдруг стал казаться Михаилу таким. В его воспалённом воображении появилась мысль — ведь если бы он скинул с себя всё и бежал бы изо всех сил, если бы попыталсяуспеть, то, возможно бы, успел! Но сейчас уже поздно, и последний час его истекает.
Что же теперь делать? Что делать? Нет, так сидеть нельзя. Нельзя просто сидеть и ждать смерти, пусть даже неминуемой.
И Михаил сорвался с места, и побежал, наплевав на всё. Он хотел выбраться, хотел выжить, во что бы то ни стало. Бежал через лес; расталкивал деревья руками, оступался, падал, опять вставал и бежал. Выбежав на пригорок, он остановился отдышаться. Оставалось полчаса до смерти.
Тридцать минут — и конец. А потом, когда Выброс закончится, и сталкеры опять наводнят Зону до следующего, найдут моё обезображенное тело. Вот эти руки — Михаил поднёс руки к лицу, и с ужасом оглядел их — вот эти руки, они будут сожжены. Меня разорвёт на части. Найдут мой череп с остатками мяса на нём… Моего мяса! Найдут, посмотрят, и выкинут, выкинут в кусты, на дорогу… А если моё тело обретёт после Выброса особые свойства, и станет артефактом? Вот эти ноги, вот эти глаза, это сердце, — будут мёртвыми валятся в Зоне, будут уже не моими, какие-нибудь люди будут ощупывать мои кости, мои, — но мне уже не будет до них дела! Или будет? Господи, как я устал…
А время текло. Тридцать минут сменились двадцатью, а те пятнадцатью. Михаил всё сидел на пригорке, понуро свесив голову. Бездарно потраченный, безумный, последний час. И Михаил понимал это.
Пошёл сильный ливень. Без грозы, без молний, просто ливень. И Михаил заплакал. Он рыдал, и слёзы его смешивались с каплями дождя. Он упал в мокрую траву, и вдруг увидел куст земляники. Капли падали по ягоде, и словно били её по затылку. И Михаил почувствовал, что ничего ему больше не нужно, хотелось только жить, жить для этой мокрой земляники, жить для этого дождя, жить для этой жизни. Он улыбнулся и потянулся понюхать её.